Первый человек сидел напротив, пальцы судорожно барабанили по столешнице, будто отбивая тревожную морзянку. Свет лампы выхватывал лишь часть лица второго, погруженного в полумрак кресла, где он медленно помешивал чай. "Слушай... – голос первого сорвался, густое напряжение висело в воздухе. – Он... он же выедает тебя изнутри. Как червь в спелом яблоке. Ты этого не чувствуешь? Твоя энергия, твои планы – они вязнут в болоте его вечного "нет", его ядовитого сомнения. Он – тот самый гнилой апельсин, понимаешь? Кажется, просто пятнышко... но положи его к здоровым плодам – и невидимая плесень, как паутина, опутает, проникнет в самую сердцевину, превратит сочную мякоть в труху!" Кулак первого сжался, ноготь впился в ладонь. Он видел, как тень от третьего падала на их дружбу, длинную и холодную.

Второй лишь покачал головой, тень мягкой улыбки скользнула по его губам, но не добралась до глаз, скрытых полутьмой. "Ты несправедлив. Он... раненый зверь. Нуждается в тепле. Ну, а я лишь протягиваю ему руку, помогаю выбраться из его колючей скорлупы негатива." Его голос был бархатным, убедительным. "Руку? – первый вскинулся, будто его ударили. – Ты его этой рукой душишь! Эта настойчивая забота для него пытка!" Первый задыхался, чувствуя незримую опасность, исходившую не от мрака третьего, а от этого самого, слишком яркого света. Он не понимал истинного узора, лишь смутно ощущал, как третий корчится под невидимым прессом.

Все достигло предела, когда второй, с отеческой нежностью в голосе, втянул третьего в рискованное предприятие – "шанс  смыть прошлое". Первый, ведомый смутным предчувствием и призраком ответственности за обоих, ворвался в полутемное помещение их встречи. Он замер на пороге. Третий стоял спиной, плечи его были неестественно сведены, пальцы конвульсивно теребили край стола. Второй стоял рядом, положив руку на его плечо – жест, казавшийся ободряющим, но от которого мышцы третьего лишь сильнее напряглись. "Ну же, – голос второго был как мёд, но с металлическим привкусом, – разве я не веду тебя к лучшему? Разве не даю возможность?" Третий, будто ища спасения от прикосновения, резко наклонился к старой картонной коробке в углу. Его рука нырнула внутрь и мгновенно отдернулась, будто обожженная. В пыльном полумраке лежал гнилой апельсин. Его кожура, казавшаяся целой с одной стороны, с другой была провалена в зловонную, бархатистую синеву плесени, уже перебравшейся на соседние плоды, окутав их липкой паутиной разложения. Первый почувствовал тошнотворный сладковатый запах, смешавшийся с запахом страха. "Вот она... суть", – пронеслось в голове, но связь была еще туманной, как этот запах.

Третий вырвался, исчезнув в темном проеме двери, оставив за собой волну отчаяния. Первый повернулся ко второму, готовый излить накопленную ярость, обвинить в страданиях, которые он все еще приписывал "гнили" сбежавшего. Но второй опередил его. Маска доброжелательности сползла, как грязь под ливнем. В глазах, теперь ясно видимых в свете одинокой лампочки, не было ничего, кроме холодного расчета и... странного удовлетворения. "Знаешь, – голос его был тише шелеста бумаги, но резал как лезвие, – это было... изящно. Твоя истерика. Твоя озабоченость его гнилью. Твои крики о том, как он отравляет меня". Он сделал паузу, наслаждаясь остолбенением первого. "Негативизм? Сопротивление? Это были не его слова. Это был стон марионетки, которой дергают за нитки. Которой я дергал. Слабости, страх и его убеждённость в своей неполноценности – мой совершенный инструмент. Ну, а твой благородный гнев... – второй усмехнулся, – твои яркие метафоры про плесень и заразу... они были гвоздями в крышку его гроба. Каждый твой вопль глубже загонял его в чувство вины, крепче привязывал к моей спасительной руке. Потому что ты, мой невольный союзник, помогал мне его лепить. Ломать. Контролировать".

Первый стоял, как парализованный. Комната сжалась до размеров коробки с гнилым плодом. Паутина лжи, которую он принял за защиту, спутала его. Он видел тень, но не видел, кто ее отбрасывал. Ярость, его благородный порыв оградить друга – все это было лишь топливом для холодного пламени манипуляции. Гнилым апельсином, источавшим яд, который отравлял все вокруг, был не третий. Это был второй. Его гниль была скрыта под лощеной кожурой обаяния и ложного света. Третий же... третий был лишь еще одним плодом, который искусный садовник методично заражал, чтобы потом тыкать в него пальцем: "Смотрите, он гнилой изначально!" И первый, в своем наивном рвении, сам поливал эту ложь, думая, что вырывает сорняк. Осознание ударило, как ледяная вода. Он не защищал. Он был инструментом в руках настоящего тления. Запах плесени, въевшийся в одежду, внезапно показался исходящим от человека напротив.